В «Гоголь-центре» прошла премьера спектакля Алексея Мизгирева «Братья»

В «Гоголь-центре» состоялась премьера спектакля «Братья»: кинорежиссер Алексей Мизгирев и драматург Михаил Дурненков перенесли сюжет фильма Лукино Висконти из Милана 1960-х в Москву 2000-х.

Черный восьмиугольник в центре зрительного зала огорожен по периметру сеткой-рабицей: это и привокзальная площадь, куда приезжают из далекого Семеновска три брата, и шалман с караоке, где они ждут четвертого, и съемная квартира студентки, где тот живет, и гастарбайтерская ночлежка, куда им всем дорога, и ринг для боев без правил, на котором прольется их кровь. «Четвертая, отрицательная — королевская», — провозглашает старший, по прозвищу Казан (Иван Фоминов). Других зовут Тюха (Никита Кукушкин), Обмылок (Риналь Мухаметов) и Хоббит (Роман Шмаков).

Братья собираются покорять Москву, но представляют это себе по-разному.

Первоисточник спектакля Алексея Мизгирева «Братья» — фильм Лукино Висконти «Рокко и его братья», переписанный для театрального пространства драматургом Михаилом Дурненковым. Это первая часть проекта по переносу на сцену киносценариев, который затеял худрук «Гоголь-центра» Кирилл Серебренников. Дальше будут «Идиоты» по Ларсу фон Триеру, которых поставит сам Серебренников, и «Страх съедает душу» по Райнеру Вернеру Фассбиндеру в постановке Владислава Насташева.

У Висконти пятеро братьев, четверо взрослых и совсем мальчишка, вливались в поток новых жителей Милана на пике строительного бума 1960-х. Дурненков вычеркивает ребенка и выносит за скобки мать, под присмотром которой молодые итальянцы переезжали с юга. Семеновские пацаны нулевых предоставлены сами себе, и только Хоббит, младший из братьев, звонит домой, чтобы поделиться открытиями:

снег в столице черный от прошедших по нему ног, а кирпичи — оранжевые.

Драматург родился в Тынде и десять лет взрослой жизни прожил в Тольятти. Режиссер родом из Кемеровской области, а первое высшее образование, философское, получил в Томске. Оба знакомы с сюжетом «провинциал в Москве» не понаслышке, а для Мизгирева испытывать «понаехавших» на прочность кругами первопрестольной и вовсе привычное дело. Он про эти круги два из трех своих фильмов снял. В дебютном «Кремне» герой, альметьевский отморозок, постигал вывернутые наизнанку порядки столицы, примеряя на себя милицейскую форму и даруемую ею власть. В «Конвое» те же порядки проверял на прочность командированный из далекой части капитан армии. Первый повторял как мантру: «Твердость не тупость». Другой на всё отвечал: «Нигде не больно».

Второй по старшинству из братьев, Тюха, с разбегу таранит бритой головой металлоконструкции — боли он не чувствует, город будет брать, идя напролом. Играющий его пластичный Никита Кукушкин похож в этой роли на хищного зверька, куницу или ласку: вцепится — не оттащишь.

Обмылок Мухаметова оказывается сложнее и в каком-то смысле убедительнее, чем Рокко Алена Делона: молодому французу переход от застенчивого аутсайдера с распахнутыми ресницами к более сложному идиоту, скроенному по лекалам Достоевского, давался с трудом.

Не ангел ли он, интересуется у Обмылка проститутка Надя (Виктория Исакова). «*******», — отвечает тот в рифму.

Лаконичность Мизгирева, который, по собственному признанию, вытравливал из себя театральность еще на стадии киношколы (он ученик Вадима Абдрашитова), отлично работает в современном театре. Можно пожаловаться на то, что спектакль провисает в последней трети и финал напрашивается более сдержанный. Но странно жаловаться на то, что в изматывающей схватке боец упрямо цепляется за канаты и отказывается лечь.

Перенося неприглядную Москву с экрана в театральное пространство, Мизгирев обходится минимумом реквизита.

С двухъярусной кровати при переезде снимается второй этаж, затем ее основание поднимают — там спряталась от ярости бойца-костолома Татарина (Борис Зверев) Надя. Это самоцитата: так находили в «Конвое» беглого солдатика. Есть еще стол на колесах, из которого легко образуется каталка, хоть в морг отъезжай, пара-тройка стульев, куб с видеопроекцией над рингом и микрофоны.

Микрофон может стать мобильным телефоном, по которому можно позвонить маме. Может служить и по прямому назначению: когда у героев кончаются слова и жесты для выражения переживаний, они поднимают головы к экрану и просят у небесного звукорежиссера, чтобы тот включил песню. Саундтрек этой жизни начинается с «Рюмки водки на столе», а заканчивается надрывным повторением композиции «Две звезды» — между ними случается роковой переход от «нигде не больно» к больно везде.