Арктика – болезнь на всю жизнь

Евгений Гришковец

Писатель. Официальный сайт Евгения Гришковца Из экспедиции в Арктику, организованной WWF России.

17 июля 2012, 15:47

Здравствуйте! Возможно, кому-то уже надоело читать этот дневник. Я испытываю сейчас приблизительно то же самое, что, наверное, испытывают люди, связавшие свою жизнь с Арктикой, когда стараются рассказать о своей полярной работе и экспедициях как можно короче и только по существу. Они, наверное, чувствуют, как и я сейчас, что-то вроде стеснения, мол, сколько можно говорить о дорогих или просто полюбившихся нам вещах, которые мало кто видел и мало кто увидит. Неудобно говорить о том, что мне явно дороже, чем слушателям или читателям.

Я скоро закончу свой арктический дневник. Но еще пару записей напишу.

Арктические люди точно не считают свою работу и жизнь героической. Они не считают свою работу подвигом, потому что многие из них убеждены, что городская жизнь, жизнь семейная, жизнь, связанная с повседневными рабочими, социальными и житейскими заботами, намного труднее, чем та чудесная жизнь, которой они живут.

Их жизнь связана с Арктикой, Арктика далека и прекрасна.

Сама Арктика отделяет и отдаляет все обычные повседневные заботы, мелочи, людей, коммунальные проблемы и все прочее устройство жизни в сложившемся современном обществе... Арктика все это оставляет где-то далеко и где-то внизу, когда человек добирается до высоких ее широт. Арктика, как только туда попадаешь, наполняет жизнь очень конкретными, понятными и жизненно необходимыми задачами, смыслами и тяжелой работой. А еще в Арктике собираются только те немногочисленные люди, которые как минимум Арктикой же и объединены. Я бы даже сказал, что полярные люди изучают льды (гляциологи), добираются до самых северных гнездовий редких птиц, занимаются метеорологией, гидрологией, ставят перед собой сложновыполнимые задачи по прохождению полярных льдов на лыжах и на собачьих упряжках, ищут следы пропавших экспедиций, зимуют в сложнейших условиях только для того, чтобы как можно больше и дольше быть в Арктике. Чтобы как можно меньше находиться в городах.

Я почти уверен, что если бы белые медведи, моржи, крачки и кайры жили где-то в средней полосе или даже на юге, то их защитой и изучением занялись бы какие-то другие люди, а не те, что занимаются ими сейчас.

В Арктике при всей сложности и невыносимых для человека условиях есть та ясность и чистота, которые необходимы полюбившим ее людям.

Знаете, настоящий полярник, даже нового поколения, никогда не бросит окурок и в самом безлюдном месте на каком-нибудь леднике или северном мысе. Это не показуха. Они этого не делают, даже когда никто не видит. Я сам наблюдал, как вернувшийся с берега инспектор национального парка «Русская Арктика» привез с собой на корабль и вытряхнул в пепельницу окурки из кармана. Он провел на берегу у лодки один довольно много времени, много курил, но все окурки, оказывается, тщательно тушил и складывал в карман. У курящих полярников постарше часто с собой есть малюсенькая пепельница, которую они также очищают только на борту или же вытряхивают в тот мусор, который увозят с собой. Курящие трубки полярники — это уже редкость и скорее дань сложившемуся образу. Хотя с нами был один. Он проработал на острове Врангеля больше двадцати лет. Он один в нашей экспедиции исполнял роль настоящего полярного исследователя. В смысле был внешне таким, каким мы представляем себе человека Севера. То есть большая борода, взъерошенные волосы, очень-очень светлые глаза на смуглом, обветренном лице и постоянная трубка в зубах. Остальные ученые как-то старались побриться, многие были некурящими, а то и вовсе это были женщины. Так вот Михаил (а именно так зовут того, кто был больше всех похож на полярника) в основном старался уединиться. Он либо в полном одиночестве покуривал и что-то попивал из металлической термокружки на носу судна, либо делал то же самое на корме. Но когда он начинал рассказывать про остров Врангеля, мне казалось, что он знает и помнит всех полярных сов, песцов и чуть ли не леммингов в лицо (точнее, в морду). Про белых медведей с того острова я даже не говорю. Он как раз их изучением, подсчетом и занимался. Как же он, да и все его коллеги рассказывают про тех, кого изучают!!! Редкий психолог или социолог может так рассказывать о людях. Во всяком случае мне такие психологи и социологи не попадались.

Когда меня пригласили в экспедицию, я очень разволновался. Признаться, я никогда не мечтал попасть в дальнее Заполярье, потому что просто не представлял себе, как это можно сделать. А попасть туда как австрийский или немецкий турист я не хотел, да и вообще не хотел оказываться туристом там, где люди занимаются тяжелым научным трудом. А тут такое предложение! Я заволновался, потому что понимал, что такое случается раз в жизни! И самым волнительным и удивительным было то, что именно в те числа, на которые была назначена экспедиция, у меня было совершенно свободное время. Точнее, ничего обязательного не было на это время назначено. Я сразу же дал свое согласие! Сразу! Я даже (что со мной случается крайне редко, а точнее — почти не случается) дал свое согласие, не поставив в известность жену и домашних.

Я догадываюсь, почему пригласили именно меня. Все-таки какая-то часть того, о чем я писал и пишу, связана с морем и морской службой. Это, наверное, давало приглашавшим надежду на то, что я буду себя вести прилично и не стану обузой. А еще, я надеюсь, от меня они ожидали, что я смогу интересно написать об экспедиции.

То, что я буду писать дневник, не было обязательным условием. И уж тем более никто не требовал от меня, чтобы я писал и вел его ежедневно, во время семибалльного шторма или в дни насыщенных и сложных высадок. Но именно так я понял свою функцию, свое место на корабле и свою обязанность. В экспедиции бездельников быть не должно.

Пребывание любого человека на борту судна, идущего в северные широты, в небезопасный поход, стоит недешево. Меня спросили, согласен ли я, что мое участие в экспедиции будет оплачивать «Кока-Кола». Могу сказать, что я не без сомнения отнесся к этому условию. Не потому, что плохо отношусь к этому бренду, а просто я не участвую или стараюсь не участвовать в рекламных мероприятиях, когда не понимаю, для чего это в некоем творческом или общественном смысле. Да, о гонораре от «Кока-Колы» речи не шло! Я не получал и не получаю гонорары за то, что пишу в своем дневнике, потому что только это дает мне возможность писать то и только то, что я хочу. Но мое пребывание на корабле, то есть каюта, которую мог бы занять кто-то другой, например исследователь или человек, который готов был бы пожертвовать на исследования и охрану арктических животных немалую сумму, но которую отвели мне, еда, дорогая профессиональная экипировка, которой у меня не было и в помине, а также обеспечение моей безопасности — все это стоило таких денег, на которые мне пришлось бы либо искать спонсоров, либо лишить свою семью и себя самого летнего отдыха у теплого моря. Но все же я спросил: «А что делает «Кока-Кола» для Арктики?» Представитель Фонда защиты дикой природы (WWF) сказала, что «Кока-Кола» помогает спасению наших белых медведей. Тогда я задал вопрос «от чего она спасает наших белых медведей» — и добавил, что ответ типа «она спасает их от жажды или от исчезновения», меня не устроит.

Вот тогда я узнал о существовании медвежьего патруля, или, как его еще иногда называют, «Умка-патруля». Медвежьи патрули существуют и работают в основном в северо-восточных регионах страны. То есть работают там, где контакты человека и белого медведя часты и наиболее возможны.

Медвежий патруль — это, конечно, абсолютно добровольческое дело. Эти патрули состоят из местных жителей, причем многие из них — представители коренных северных народов. Я и представить себе не мог, что где-то люди, которые совсем не являются учеными или экологами, которые не приехали из больших городов с желанием полюбоваться северной экзотикой и на месте как-то позаботиться о мишке на Севере, не экзальтированные персонажи, которым не дает покоя мультфильм об очаровательном Умке и его маме, поющей дивную песню... А просто местные жители займутся таким делом.

Медвежьим патрулем занимаются люди, которые живут в дальних городках и поселках, для которых северная жизнь и есть повседневность, от которой уходят в высокие широты полярники и ученые. Для жителей Севера и медведь является частью повседневности, причем частью опасной и даже смертельно опасной, с детства. Так вот, эти люди и создали эти патрули, которые проделывают огромную работу по подсчету и учету белых медведей. Эти люди стараются не допускать прихода медведей в поселки, а это значит, им приходится заниматься очень грязной работой, а именно — переносом свалок, помоек и их утилизацией. Потому что в особо суровые зимы голодные медведи приходят к этим помойкам.

Люди из медвежьих патрулей занимаются самой простейшей формой просветительской деятельности. Они стараются убедить людей, живущих по соседству с медведями, чтобы они на тех не сердились, чтобы они их не ненавидели. А тех, кто, наоборот, приехал полюбоваться и поумиляться медведями, чтобы ни в коем случае не подкармливали этого самого большого и мощного в мире хищника, а также выкинули из головы всякое желание с ним сфотографироваться или его погладить.

У людей из медвежьих патрулей практически нет никаких полномочий и мало возможностей. В частности, им сложно, а иногда просто невозможно, задержать браконьеров. Особенно если браконьеры наделены властью и гораздо более мощной, современной и даже летающей техникой.

Факт браконьерства на Севере, да и вообще в России, очень сложно доказуем, а добиться наказания для живодеров почти невозможно. Но люди из медвежьих патрулей стараются делать и это, причем в свободное от работы время, потому что такой официально работающей структуры не существует.

Есть только координаторы от WWF, без которых медвежьи патрули не смогли бы развиваться и координированно работать. Я лично восхищаюсь этими людьми.

Ну представьте, совершенно бесплатно люди, живущие в тяжелейших и суровейших местах, в свое свободное время, часто используя свою собственную технику и средства передвижения, занимаются изучением и охраной крайне опасного животного, которое не знает, что медвежий инспектор за него, а не против.

Для этих людей хорошая современная экипировка, ружья, фонари, средства связи и уж тем более техника просто необходимы! А я узнал, что при координации WWF «Кока-Кола» купила им снегоходы, приобретает экипировку, горючее, даже недавно оплатила новый двигатель для вездехода. И «Кока-Кола» помогает медвежьему патрулю больше остальных, то есть помогает медведям. Не вижу никакой причины крутить по этому поводу носом и отказываться от благодарных слов тем, кто помогает людям, которые хоть что-то делают на местах.

Кстати, полярные ученые и исследователи с большим почтением и даже симпатией говорили о людях из медвежьих патрулей, многие из которых даже к любителям флоры и фауны не отнести. Но почему-то они это делают. Все-таки Арктика удивительна и непостижима!

Если помните, я в своих северных заметках упоминал об орнитологе Марии, которая изучает белую чайку. В Заполярье ее знают практически все. Ее прозвище так и звучит: Белая Чайка. Сама она из Санкт-Петербурга, но из-за своей белой чайки перебралась жить в Архангельск. Кстати,

меня поразило то, что большинство работающих и больных Арктикой — это москвичи и питерцы. Или выпускники московских или питерских университетов.

У всех свои истории заболевания Арктикой. Кто-то об этом мечтал с самого детства, прочитав какие-то книжки, кто-то совершенно случайно, да и уже совсем не в юном возрасте попадал в Арктику и потом полностью менял всю свою жизнь, бросая прежние дела, разрушая семьи, не находя ни в ком из близких и друзей понимания.

Так вот, про Белую Чайку... Если б вы видели, если б вы слышали, как она говорит про эту птицу! А эта белая чайка на самом деле на первый взгляд ничем не примечательна. Она и на второй взгляд ничем не примечательна. Будет летать вокруг вас несколько чаек — так вы на белую даже и внимания не обратите. Вам скорее понравится моевка или крупная чайка с гордым названием «бургомистр».

Белая чайка — она просто совсем белая, и все. А для Марии лучше ее нет. Она и про поморника интересно и с восторгом рассказывает: мол, поморник — самый виртуозный летун, он мощная и смелая птица и может, поскольку сам как рыболов не очень умелый, отбирать добычу у других чаек. Причем делает он так, чтобы бедная чайка, например моевка, рыбу, которую честно поймала, отрыгнула. А ловкий поморник успевает при этом не только моевку напугать, но еще и ловко поймать выбитую из маленькой чайки рыбку на лету. Однако Мария рассказывала об этом так, будто поморник делал этой чайке непристойное предложение, за что та плевала ему добычей в лицо. И как-то чувствовалось, что не уважает она за это поморника. А вот белая чайка!... Вот она всем хороша! И ничего лучше ей не надо!

Мужики, которые работали с Марией, говорили, что она готова за какой-нибудь скорлупкой лезть на скалы, карабкаться по ледникам и вообще не замечает ни пурги, ни туманов. Они говорили, что с ней очень сложно, так как она неутомимо готова лезть к этим своим птицам.

И что она всех, кто с ней работает, выматывает своей неутомимой энергией. Но все без исключения говорили о ней с теплотой, нежностью, почтением и гордостью.

А как меня поразил Федор, ученый, который занимается полярной историей и археологией! Он из той редкой породы людей, которые могут рассказывать о чем угодно — и оторваться будет невозможно. Если б вы слышали, как он рассказывал об истории экспедиций, которые изучали Землю Франца-Иосифа. Он знает все эти экспедиции, он знает всех их участников, и если есть хоть какие-то сведения об их женах, то он знает и их имена и фамилии. А уж фамилии и имена у полярных исследователей как на подбор — сложные, заковыристые и сплошь неславянские. Так что Отто Юльевич Шмидт — это одно из самых легких для запоминания имен.

Федор знает все места высадок, где и как были устроены лагеря и зимовки, какого были размера домики, что ели и где брали воду полярники. Он как будто прожил всю жизнь во всех этих лагерях, на всех островах архипелага и как будто знал лично каждого. Когда мы вошли в бухту Тихую и стал виден лагерь Папанина, Федор, практически не глядя на виднеющиеся вдалеке домики, стал рассказывать, что и в каком домике располагалось, где и как подходили к берегу суда, откуда люди брали воду. Он рассказывал, где и как была уложена узкоколейка и где по самым главным праздникам те три с небольшим десятка человек, проживавших на этой станции, устраивали демонстрации и маленькие парады.

Рассказывая это, он вдруг не глядя указал рукой в противоположную сторону и сказал: «Если подплыть к той скале, вокруг которой вьются птицы, то вы увидите прикрепленный к отвесной скале трос. Он там до сих пор находится. А его закрепили еще в тридцатые годы, чтобы иметь возможность добираться до птичьих гнезд и брать яйца. В особо голодные зимы полярникам приходилось это делать».

Он подробнейшим и детальнейшим образом рассказал все об этой бухте, станции и скалах. А когда я задал ему вопрос, как часто ему доводится бывать в здешних местах, он застенчиво заулыбался и сказал: «Вообще-то, на Земле Франца-Иосифа я первый раз в жизни. Я здесь не был никогда. Я был в более восточном Заполярье». Он увидел изумление в моих глазах и сказал: «Да. Изучал в архивах. Все только по документам». Если бы вы только видели его лицо в тот момент, когда он впервые высаживался на архипелаге и коснулся камней Земли Франца-Иосифа!!!

А с каким выражением на лице покидала борт Белая Чайка! Она прощалась с нами, но было видно, что она уже не здесь, что она уже вся там, среди скал, птичьего помета, скорлупы яиц и оглушительного крика птичьего базара.

Люди Арктики — цельные люди. Когда мы вернулись в Архангельск, это стало еще заметнее.

Сергей, который обеспечивал безопасность и был, так сказать, походным доктором (многие из нас его так и звали — доктор), спустился на берег по трапу. В светлой рубашечке, джинсах, с рюкзачком и зачехленным ружьем — он стоял, потерянный... А еще предыдущим вечером он готов был в специальном спасательном костюме бросаться за борт, спасать того тюленя, которого некоторое время считали собакой. Мы все привыкли его видеть с ружьем, или у румпеля лодочного мотора, или выпрыгивающим из лодки у берега по пояс в ледяную волну. Когда он был рядом, сразу становилось как-то спокойнее. Во время шторма кого-то рядом с ним не так укачивало.

Но он сошел на берег, вышел в город и вынужден был раствориться в городском пейзаже. В этом суть завершения плавания и окончания экспедиции.

Завтра напишу завершающее, крайнее (просто моряки, летчики и полярники не говорят слово «последний») письмо своего арктического дневника. И даже название ему придумал: «Два креста». Но это завтра. Не хочу долго отвлекать вас сегодня, да и хочется оттянуть финал.

Ваш Гришковец