Кинодокументалист Герц Франк о творческом поиске, образах и забивании гвоздей

3 марта ушел из жизни 88-летний режиссер Герц Франк, автор фильма «Старше на 10 минут», ставшего знаковым для нескольких поколений кинематографистов. Отдавая дань памяти Герцу Франку, «Газета.Ru» публикует наиболее интересные фрагменты из книги кинодокументалиста «Карта Птолемея».

По образованию я юрист. После демобилизации из Советской армии, в 1952 году, работал журналистом, фоторепортером, рисовал в газетах изошутки. Но всегда мечтал о кино. От отца унаследовал. Попасть в киноинститут не удалось, да и поздновато было, мне уже пошел тридцать третий год…

Мне повезло — на Рижской киностудии я познакомился с молодыми документалистами, выпускниками студентами ВГИКа, журналистами, музыкантами, мечтавшими, как и я, о новом кино. Они были обучены профессии, у меня были жизненный опыт и воображение. Потом нас назовут «Новой волной», «Рижской школой поэтического кино». Но тогда, в начале 60-х годов прошлого века, мы этого не знали. Тогда все только началось.

К концу 1960-х меня уже считали опытным документалистом, но по мере того, как начал сам снимать фильмы по своим сценариям, я вдруг почувствовал, что многого не знаю, не понимаю. Я бросил снимать и стал размышлять, что же с нами происходит, когда мы пытаемся запечатлеть на пленке реальную жизнь. Промучился с полгода, пока не обнаружил, что деньги кончились, а кушать что-то надо. Я быстро собрался с мыслями и написал сценарий для полнометражного документального фильма… «День зарплаты». Сама жизнь давала пищу для размышлений. Плодом и свидетельством того времени и стала «Карта Птолемея»… Говорят, знание — сила. Добавлю: незнание — движущая сила! «Карта Птолемея» родилась от незнания. Незнания, как делается документальное кино.

Если правду говорят, что в каждом человеке живет поэт, то, по-моему, документалист живет в нем и подавно. Представьте себе, что вы показываете гостю семейный альбом или диапозитивы, сделанные в походе, и рассказываете что к чему. В каждом доме есть фотоархив, и каждый может вообразить свой вариант рассказа. Суть не изменится. А суть в том, что вот так, листая альбом или перебирая диапозитивы, вы показали гостю нечто вроде фильма… Разумеется, тут многое упрощено, но, в сущности, и настоящий документальный фильм есть не что иное, как лучше или хуже прокомментированная цепь определенным образом отобранных кадров. Словом, каждый человек, сам того не подозревая, в какой-то мере документалист.

О художнике иногда говорят, что одним мазком он вдохнул в картину жизнь или точным штрихом сумел схватить характер. Тем, кто увлекается фотографией или киносъемкой, тоже знакомо это ощущение. Особенно остро его испытывают начинающие. Сначала в кадре все получается серым и нерезким, потом уже все резко, все ясно, но все равно кадры какие-то невыразительные, бездушные. Снимаешь, снимаешь, а сдвига нет. И вдруг, неизвестно отчего — от блика ли, от тени, от блеска глаз — получилось! Как будто ты все время ползал и вдруг начал ходить! В кадре все живет, все пронизано светом, настроением... С тех пор огибающий гвоздику след и «крик» тормозов стали для меня, так сказать, зрительно-звуковой формулой «рождения» образа. Фотографируя, участвуя в создании фильмов, я все чаще стал убеждаться, что и человека, и событие, любой реальный факт, любой предмет, не лишая его будничной достоверности, можно показать образно, если в нем удастся обнаружить и запечатлеть вот этот «след души».

Образ ведь не бывает однозначным, один видит одно, другой — что-то другое. Тут многое зависит и от эмоционального опыта человека, от его характера, настроения. Напрашивается такое сравнение: если предположить, что сам по себе факт — это круг, то факт, поднятый до образного обобщения, — спираль. Чем больше разматываешь ее нить, тем большее пространство захватываешь, но никогда его не удается замкнуть. И все же простор для воображения и домысла не означает расплывчатость. А как иногда манит в дебри таинственных сочетаний линий и плоскостей, темных и белых пятен, света и тени, за которыми ровным счетом ничего не кроется, кроме изыска формы и холодности конструкций. Сознаюсь, что и сам, занимаясь фотографией, грешил этим немало. Наверно, это болезнь, которой надо переболеть.

Тут иной читатель может в свою очередь спросить: зачем вообще этот разговор, зачем документалисту добывать какие-то образы, разве он не может, вернее, не должен показывать жизнь «как есть»? Такого рода рассуждения, характерные для современного человека, привыкшего к неторопливому телеэкрану, избалованного прямыми передачами со стадионов, массовых зрелищ и даже из космоса, вполне резонны. Но в том-то и дело, что за этим простодушным «как есть» всегда кроется одна загвоздка. Как быть, если, скажем, событие длится два часа, день или неделю, а экранного времени для его показа — всего десять
минут?

Хочешь показать жизнь полной и правдивой — ищи и добывай образы! Образы пробуждают фантазию. От них, как от камешков, брошенных в воду, разбегаются круги ассоциаций — одно воспринимаешь непосредственно, другое воображаешь, третье чувствуешь, и таким путем, несмотря на сжатость показываемого, все же создается ощущение целостности и глубины.

Сижу в кафе и вижу: рядом за столиком обедают двое — он и она, судя по кольцам на руках — супруги. Оба молодые, красивые, но почему-то угрюмые и злые. Может быть, просто поссорились, может быть, что-то более серьезное встало между ними?.. Едят молча. Изредка жена бросает колючие взгляды на мужа. Один раз мне даже показалось, что она посмотрела на него с ненавистью. А он, небритый и подавленный чем-то, уткнулся в тарелку. В это время в кафе появляется старичок с самодельными игрушечными мышками (потянет за ниточку — они бегают) и, обходя столики, предлагает купить, причем подходит не ко всем, а как-то избирательно. Что его потянуло к нашей паре? Словом, он подходит к ним и пускает мышку с ладони прямо на стол... Первая реакция — шок! Потом долгая пауза... И вдруг она улыбнулась, потом он, затем они расхохотались, да так громко, что все обернулись. Игрушку молодая пара не купила, но, когда старик отошел, их нельзя было узнать. Лица просветлели, жена пододвинула мужу хлеб, он виновато взглянул на ее руку, потом — в глаза, она ему что-то сказала...

И все это сотворил старичок со своей смешной мышкой. Наверное, они помирились бы и без помощи старика. Через час, через день или после долгих объяснений. Но я, «зритель», этого бы не увидел. И в памяти осталась бы монотонная, мало что говорящая об этих людях серая сцена. И только. А своим неожиданным вторжением мышка дала толчок проявлению их чувств, и они раскрылись на моих глазах. Я увидел маленькую жизненную историю, характеры, микросюжет. А что, если этот механизм приложить к потоку жизни?.. И я повсюду стал искать или мысленно подбрасывать эту самую «мышку».

Эффект был поразительный. Многое из того, что раньше уплывало в потоке незамеченным, на самом деле оказалось сюжетным. Вырисовывались небольшие истории, надо было только вовремя взять их в поле зрения и иметь терпение досмотреть до конца. Иду, например, мимо магазина детской одежды — в витрине аист покачивает в клюве младенца... Сколько раз я проходил, ничего особенного не замечая. А это ведь не аист, а «мышка»! Надо только взглянуть на него с противоположной точки, изнутри магазина, и тогда откроются удивительно разные реакции прохожих. Одна — у детей, другая — у мальчиков-подростков, все, как им кажется, узнавших про этого аиста. И совсем другая реакция у любящей юной пары — стеснительная, трепетная... Наверное, только из этих наблюдений, ничего не прибавляя, можно было б смонтировать очерк с названием «Аист»! Или продажа грампластинок на улице. Сколько раз видел, даже сам покупал, и не придавал особого значения. А ведь это тоже «мышка»! Надо только понаблюдать за покупателями. Короче говоря, поток меня больше не сбивал. Я почувствовал под ногами почву, а в руках магнит, к которому сами сбегались и липли факты-песчинки. Отдельные разрозненные наблюдения стали выстраиваться в эпизоды, эпизоды — в истории...

Случайно мне довелось быть свидетелем одной «документальной» съемки. Приезжий кинооператор организовывал встречу детей со знаменитым человеком. Когда ребята приехали, этот «документалист», не отрываясь от камеры, скомандовал: «Нас здесь нет, встречайте! Так, так! Берите детей на руки, идите в дом... Хватит, опускайте!» А потом он вынес из квартиры половину мебели, чтобы освободить передний план, и опять скомандовал: «Чувствуйте себя как дома, нас здесь нет, играйте и разговаривайте с детьми!» Самое удивительное, что все — и взрослые и дети — ему безоговорочно подчинялись, полагая, видимо, что только так и снимается документальное кино. Что получается в результате таких неуважительных кинонабегов, именумых порой «оперативностью», — известно: вместо людей на экране движутся их тени…

Движение — всегда эффектно, и не случайно мы склонны отдать предпочтение внешне динамичным кадрам, забывая, однако, порой, что есть и иного рода движение — душевное. Мне хорошо запомнился случай со съемок «Четвертого председателя». Строился новый клуб, и оператор Пик заснял, как колхозный плотник несколькими ловкими ударами вгоняет гвоздь в доску, а затем проводит по ней рукой, проверяя, как легла шляпка. Так вот, монтируя, динамичную часть кадра — удары молотка — я оставил, а тихую — касание рукой — отрезал, как ненужную, затягивающую действие. Увидев это, Пик возмутился: — Что ты наделал? Ведь для меня самое главное было именно то, как плотник огладил доску. Тут человека видно, его отношение, а не то, что он забил гвоздь. Мне кажется, что в этом и суть затронутой нами проблемы об уважительности к человеку на экране. Продолжая мысль Пика, я бы сказал, что наши потери на пути постижения человека — там, где, образно выражаясь, мы замечаем только забивание гвоздей, а находки и удачи — где видим прикосновение руки.

Короткометражный фильм «Старше на 10 минут»… примечателен тем, что задуман и снят одним непрерывным кадром продолжительностью десять минут, то есть длиной триста метров! Такого в практике документального кино еще не было. Оператор Юрис Подниекс, мой друг и ученик, после съемки выглядел так, будто отработал смену в шахте, а кажется, что фильм снят легко, одним движением камеры. Он и сегодня, тридцать лет спустя, признается авангардным.

Несколько лет назад меня познакомили с молодым, бритым наголо документалистом, исповедующим жесткое, так называемое реальное кино, провозглашенное Виталием Манским. Разговорились, и Александр Расторгуев, так зовут ростовского документалиста, признался, что стать на ноги ему в свое время помогла книжка неизвестного автора, даже названия не знает, поскольку попала она к нему без обложки и последних страниц; только помнит, что начиналась книжка большой фотографией и рассказом о росе на паутине. Я понял, что ему досталась зачитанная «Карта Птолемея» и успокоил: — Не горюйте, Саша. Последние страницы прочту на память, а неизвестный автор — вот он, перед вами. — Так вы живы?! А я-то думал… И мы расхохотались...

Документальные кадры, даже самые обыкновенные, как вино, с годами зреют и становятся только ценнее.